О том, чего забыть нельзя

Содержание

«Военная Литература»

Мемуары

Михаил Платов

О том, чего забыть нельзя

Пути-дороги

Мой путь — военкора Всесоюзного радио проходил через осажденную Москву и блокированный врагом Ленинград. Он тянулся тысячи километров сквозь дым и пожары по пропитанной кровью родной земле. Затем, на Западе (за рубежом), пересекал города и села Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии, Австрии, а на Дальнем Востоке пролегал через горы, долины и реки Маньчжурии, Северной Кореи и достигал Харбина и Сейсина, Дайрена и Порт-Артура.

В репортажах, корреспонденциях я рассказывал по Союзному радио и в передачах на зарубежные страны о битвах под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге, о героических подвигах красных воинов при освобождении Запорожья, Днепропетровска, Кривого Рога, Николаева, Одессы, Кишинева, столицы Югославии Белграда, при взятии Будапешта и Вены.

С апреля по ноябрь 1942 года, находясь в осажденном Ленинграде, освещал боевые действия войск Ленинградского фронта, стойкость и мужество блокированных, но не сломленных голодом, холодом, беспрерывными вражескими обстрелами и бомбежками ленинградцев.

В конце второй мировой, когда войска трех наших дальневосточных фронтов при поддержке кораблей Тихоокеанского флота и воинских формирований Монгольской Народной Республики громили японскую миллионную Квантунскую армию, я, чтобы не отставать от боевых событий, с воздушным десантом высаживался в Харбине, а с морским — в кортах Северной Кореи и на Южном Сахалине.

Когда же для организаторов дальневосточных разбойных походов настал час расплаты, мне довелось с группой советских журналистов быть в Токио на процессе главных японских преступников и ход этого процесса освещать по Московскому радио.

Успех в работе военного корреспондента всегда был связан с его способностью и умением не теряться в сложной обстановке и оказываться на горячем участке в самый нужный момент. При этом военкоры не испытывали, конечно, в той мере все тяготы войны, в какой они выпадали на долю солдат и офицеров, действовавших всегда на переднем крае. Но хотя они и не числились в составе сухопутных частей, в командах военных судов, членами экипажей боевых самолетов, их все же нередко видели и в атакующих рядах пехотинцев, и на кораблях, совершавших дерзкие рейды, и в самолетах, бомбивших скопления вражеских войск и техники на фронтовых дорогах и в их глубоком тылу.

Мы, военкоры, жили очень дружной журналистской семьей. Никто из нас и никогда не отказывал в помощи товарищу, если он в ней нуждался. Выручка же порой требовалась тем из нас, кто в разгар событий по всему фронту задерживался на передовой и был поэтому оторван от узла связи. В таких случаях в редакции отсутствующих военкоров оперативную информацию передавали их друзья.

В моем архиве, например, сохранились оригиналы двух сообщений в адрес Союзрадио, отправленных по военному телеграфу военкором Совинформбюро Мишей Телепиным. А я по его просьбе выполнил однажды задание, полученное им от руководства Совинформбюро, [39] и взял интервью для заграничной прессы у командующего армией генерала В. И. Чуйкова. По просьбе корреспондента ТАСС Вани Лапоногова 8 сентября 1944 года я передал в адрес его военного отдела в Москве срочное сообщение о переходе нашими войсками румыно-болгарской границы. Сам Лапоногов сделать этого не мог, так как в это время он уже находился вдали от узла связи, на территории Болгарии.

В дни активных боевых действий наших войск военкоры, находясь на передовой и там готовя, а затем сдавая на узел связи оперативный материал, всегда не без тревоги думали: «А быстро ли он дойдет до редакции и не без проволочек ли его там используют?» И нужно сказать, что беспокоились не зря. Вот текст одной из моих тревожных телеграмм, отправленных в Москву: «Третий день корреспонденции военкоров о важных событиях на нашем фронте не передаются из-за большой загрузки провода».

Горести, связанные с несвоевременной доставкой наших материалов в Москву, хотя и не так уж часто, но все же выпадали на нашу долю. Но как же радостно было получать из редакции вот такие отклики на нашу военкоровскую деятельность:

«Получили и передали в ночном выпуске в развитие сводки Совинформбюро вашу корреспонденцию «На Белгородском направлении». Отмечаем оперативность».

«Ваши материалы регулярно получаем и используем. Особо отмечаем хорошее, оперативное освещение боев за Кривой Рог».

«Получили три корреспонденции о боях за Одессу. Получили также телеграмму «Первый день в освобожденной Одессе». Все материалы использованы своевременно».

Такие телеграммы из редакции конечно же радовали и воодушевляли. Зная, что твои материалы быстро доходят до Москвы и там их незамедлительно используют, хотелось поэтому каждому из нас еще оперативнее работать и еще убедительнее и ярче рассказывать советским слушателям и читателям о воинском искусстве наших военачальников, стойкости, мужестве и героизме советских воинов, вандализме и страшных злодеяниях фашистских изуверов...

Но вернемся к началу войны, к ее самому первому дню.

«Вставай, страна огромная...»

22 июня 1941 года. В то памятное воскресное утро я, тогда сотрудник Всесоюзного радиокомитета и студент-заочник Госпединститута имени В. И. Ленина, находился в здании института на Пироговке и там сдавал свой очередной экзамен за 4-й курс истфака. Получив оценку, соответствующую моим знаниям «Новейшей истории», я вышел из кабинета экзаменатора в приподнятом настроении, но в вестибюле меня сразу же насторожили взволнованные голоса студентов. Все они спешили в конференц-зал к установленному там репродуктору.

Выступление В. М. Молотова о вероломном нападении на Советский Союз гитлеровской Германии было выслушано нами в напряженнейшей тишине. И ушла радость, и не казался уже столь ясным солнечный день.

Из института с тревогой в сердце я поспешил в Радиокомитет. А там Вася Осин, сменивший накануне меня на посту ответственного дежурного по Центральному радиовещанию, рассказал, что до 12 часов дня передачи шли без всяких изменений, по заранее составленной программе. В рабочих же комнатах и в кабинете ответственного дежурного с раннего утра непрерывно звонили телефоны. Многие слушатели с тревогой спрашивали радиоработников: «Почему живете вчерашним днем? Почему не сообщаете, что наши границы нарушил враг, разве это вам все еще неизвестно?»

О вторжении немецких войск в пределы Советского Союза и бомбардировке ряда наших городов фашистскими самолетами сотрудники Центрального радиовещания — из телефонных разговоров со своими киевским и минским корреспондентами — к тому времени уже кое-что знали, и они с минуты на минуту ожидали правительственного сообщения. На звонки же отвечали короткой фразой: «Слушайте наши передачи».

Но еще до выступления В. М. Молотова все находившиеся в редакции и срочно вызванные репортеры, литературные сотрудники, редакторы «Последних известий» были направлены на фабрики и заводы, где сразу же после правительственного сообщения начались митинги. А спустя 45 минут в эфир был передан первый военный выпуск «Последних известий» и заканчивался он словами: «Все — для фронта, все — для победы!» Вслед за первым военные [40] выпуски оперативных сообщений в тот день шли через каждый час, а ночной содержал и свежие известия с мест сражений.

Срочно перестроили свои программы и другие отделы и редакции Радиокомитета. И вместо запланированных ранее на тот воскресный день легких, развлекательных программ, камерной музыки в эфире зазвучали песни гражданской войны, героические марши, патриотические произведения русских дореволюционных и советских композиторов. С горячими словами к воинам Красной Армии и ко всем советским людям обращались партийные и советские руководители, известные ученые, литераторы...

24 июня В. И. Лебедев-Кумач опубликовал в «Известиях» и «Красной звезде» поэтический пламенный призыв ко всем советским людям. 25 июня композитор и дирижер А. В. Александров положил «Священную войну» на музыку. А через двое суток патриотическое произведение, созданное единым творческим порывом поэта и композитора, исполнялось Красноармейским ансамблем А. В. Александрова на перроне Белорусского вокзала перед отправлявшимися на фронт солдатами. И с тех первых дней и до водружения советского боевого Красного знамени в поверженном Берлине над рейхстагом набатный клич: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой...» — каждое утро звучал в эфире, открывая радиопередачи Москвы...

Ровно через месяц после вторжения фашистских войск в пределы Советского Союза, в ночь с 21 на 22 июля, начались воздушные налеты на Москву. Ударами с воздуха гитлеровское командование надеялось вывести из строя важнейшие объекты города и парализовать жителей столицы. В числе первых объектов, намеченных к уничтожению, находился и Московский радиоцентр.

И вот в один из таких налетов, в конце июля 1941 года, немецкий самолет сбросил бомбу на Радиокомитет. Гитлеровский пират был уверен, что задание им выполнено и цель поражена. Об этом он сообщил своему командованию, командование в Берлин, а Геббельс незамедлительно оповестил Германию и весь мир: «Московский радиоцентр разрушен».

Но с победной реляцией Геббельс поторопился. Неразорвавшаяся фугасная бомба попала тогда не в здание Радиокомитета, а в неплотно прикрытый канализационный колодец, находившийся во дворе. Воздушной волной была нарушена электропроводка, выбиты стекла в окнах, выходивших во двор, да переброшена через здание на площадь Пушкина металлическая крышка, которая открыла путь в канализационный колодец неразорвавшейся немецкой фугасной бомбе.

Таков в действительности оказался урон, нанесенный Радиокомитету немецким самолетом. Работа в редакционных комнатах и чтение передач из студий на зарубежные страны в ту ночь прекращались всего на несколько минут, которые потребовались для исправления электросети.

Вспоминается и еще один воздушный налет на Москву. Немецкий бомбардировщик в тот раз пытался вывести из строя Центральный телеграф на улице Горького и находившиеся в том же здании студии Радиокомитета.

Было два часа ночи. На Дальний Восток передавался выпуск «Последних известий». И в это время стали падать бомбы на улице Герцена и у Никитских ворот. От мощных взрывов здание Центрального телеграфа сотрясалось, из рам сыпались стекла. В отдел выпуска, где я находился, будучи ответственным дежурным по Центральному радиовещанию, из аппаратной позвонил техник и сообщил, что через микрофоны студии, почти заглушая голоса дикторов, в эфир проходят разрывы авиабомб и беспрерывный стрекот зенитных пулеметов, установленных на здании Центрального телеграфа. В таких условиях, добавил он, едва ли целесообразно продолжать передачу.

Даю указание дикторам чтение «Последних известий» спокойно закончить несколько ранее отведенного для выпуска времени. А недели через две в комитет стали поступать письма слушателей с Дальнего Востока. В них выражалась признательность дикторам Центрального вещания, которые и в минуты налета вражеских самолетов на Москву оставались на своем посту, не прекращая сообщать им последние известия.

Враг у порога Москвы

После Смоленского сражения, длившегося 60 дней (с 10 июля по 10 сентября), немецкое командование, чтобы привести в порядок свои основательно потрепанные части и подтянуть резервы, вынуждено было почти на полтора [41] месяца прекратить наступление на Москву. Используя эту передышку, наши вооруженные силы и гражданское население Москвы и Подмосковья форсированно готовили тогда новые оборонительные рубежи на дальних и ближних подступах к столице.

С большой группой радиоработников я копал противотанковые рвы на Бородинском поле. Не привыкшие к физическому труду, мы в первые дни лишь с большим напряжением сил выполняли дневные нормы, но уже через неделю, поднаторев и набив на руках крепкие мозоли, намного перекрывали задания. Однако худо нам пришлось, когда начались осенние затяжные дожди. Легкая обувь быстро разлезлась, да и без теплой одежды работать становилось холодновато.

За получением обмундирования, соответствующего сезону, командование трудового батальона Свердловского района срочно отправило меня в Москву. Председатель Радиокомитета и секретарь парткома все сделали для того, чтобы уже на другой день я доставил на машине радиокомитетской группе строителей резиновые сапоги и телогрейки.

В первых числах октября немецкое командование возобновило наступление на Москву. Танки противника, прорвав линию нашей обороны в ряде мест, расчленили и глубоко проникли в боевые порядки наших войск. Мимо нас, строителей оборонительного пояса, потянулись группы красноармейцев из разрозненных частей. Они шли на переформирование в Можайск, а до нас все явственнее стал доноситься орудийный гул, а в небе все чаще стали появляться немецкие самолеты.

Закончив строительство Бородинского противотанкового оборонительного пояса, вечером 13 октября наш трудовой батальон, построившись в колонну, двинулся на железнодорожную станцию. От наседавших немецких самолетов мы прятались в лесу и там же заночевали.

14 октября рано утром пришли в Можайск и лишь во второй половине дня погрузились в один из товарных поездов, следовавших в Москву. В пути нас часто задерживали почти непрерывно идущие навстречу составы с военной техникой и войсками.

Вернулись мы с трудового, фронта в самое тревожное время. Из Москвы в глубь страны происходил тогда массовый отлив гражданского населения. На Восток эвакуировались фабрики и заводы, учреждения и организации. В те же дни в Куйбышев и Свердловск отбыла значительная часть работников Радиокомитета. Они там должны были образовать филиалы Центрального радиовещания.

17 октября по поручению ЦК ВКП(б) по Московской городской радиосети выступил кандидат в члены Политбюро ЦК, секретарь МК, МГК и ЦК ВКП(б) А. С. Щербаков. Он говорил: «Над Москвой нависла угроза. Но за Москву мы будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови. Планы гитлеровцев мы должны сорвать во что бы то ни стало».

Сразу же после выступления А. С. Щербакова в Радиокомитете состоялся митинг. Первым на нем выступил председатель Радиокомитета Д. А. Поликарпов. Он призвал сотрудников быть твердыми духом и верить, что гитлеровским войскам прорваться в Москву не удастся. Затем секретарь парткома Г. А. Ржанов предоставил слово мне, сказав при этом, что я только что вернулся со строительства оборонительных сооружений у переднего края.

Как очевидец, я говорил, что в сторону передовой перебрасываются многочисленные резервы наших войск и что мощный Бородинский оборонительный рубеж, в строительстве которого принимала участие и большая группа радиоработников, по решению Верховного Главнокомандования определен главным рубежом сопротивления наших войск на подступах к Москве.

Прямой, откровенный разговор на митинге внес в наш довольно поредевший коллектив известное успокоение. После митинга все сотрудники с удвоенной энергией приступили к исполнению своих обязанностей.

В тот же день, узнав, что в Театре Ленинского комсомола происходит запись добровольцев в народное ополчение, я немедленно отправился туда.

Желающих с оружием в руках встать на защиту Родины там оказалось очень много: журналистов, артистов, работников культуры. Ведь Свердловский район, как известно, это район, где сосредоточено много театров, редакций газет, культпросветучреждений. Запись добровольцев проводили несколько человек. Один из них оформил меня и дал два часа на сборы. К вечеру я вернулся в театр, но не в качестве зрителя, куда в довоенное время много раз приходил на постановки И. Берсенева, чтобы насладиться прекрасной игрой Софьи Гиацинтовой [42] и Серафимы Бирман, а как доброволец народного ополчения.

Устроившись на балконе, я ночью при свете люстр, горевших в полнакала, заготовил письмо жене и четырехлетнему сыну, находившимся в эвакуации.

Утром 18 октября меня вызвали в Свердловский райком партии, в кабинет секретаря. Сидели там три человека. Один из них спросил:

— Товарищ Платов, возраст ваш призывной, так почему же вы не в кадрах Красной Армии?

— Потому, — ответил я, — что в детстве сломал правую руку, а срослась она неправильно. По этой-то причине меня и сняли с военного учета. А вообще-то я здоровый человек.

— Но с кривой рукой вы и в ополчение не годитесь, — сказал секретарь райкома. — Ведь мы формируем истребительный батальон. Бойцам этого батальона придется бросать бутылки с зажигательной смесью и связки гранат в немецкие танки. Вы это делать едва ли сможете. К тому же звонили из Радиокомитета и просили вас вернуть. Там после эвакуации значительной части коллектива в глубь страны осталось сотрудников очень мало, а объем работы у них даже увеличился. Посему мы вас больше не задерживаем. До свидания. Желаем успеха вам в радиоделах.

Возвратившись в Радиокомитет, я имел тогда не очень приятный разговор с председателем Радиокомитета Д. А. Поликарповым. Довольно сурово он мне выговаривал:

— Почему вы, коммунист, работник радио, сами, без моего ведома решаете, где вам быть? Я тоже мог бы пойти записываться в народное ополчение, но меня Центральный Комитет направил сюда заниматься организацией радиовещания. И работа наша не такая уж малозначительная. А на фронте вы побываете. Туда мы вас, когда нужно, непременно пошлем. Сейчас же отправляйтесь в редакцию «Последних известий». Там много работы и мало сотрудников.

Итак, 18 октября 1941 года я оказался в той самой редакции, в которой мне уже приходилось работать в качестве заместителя ответственного редактора с первых же дней организации редакции «Последних известий». А было это в 1932 году.

Первое время (до притока к нам дополнительных сил в декабре 1941 года) мы вдвоем с ответственным редактором Н. М. Потаповым, посменно, пользуясь материалами, поступающими от собственных корреспондентов (московских и периферийных), получаемых из ТАССа и заимствованных из газет, подбирали, верстали и оформляли утренние, дневные, вечерние, ночные и специальные выпуски «Последних известий». Помогали нам справляться с этой работой тоже посменно дежурившие технические секретари Н. С. Щепотьева и А. Ф. Хорькова.

Находясь на казарменном положении, передачи готовили в одной из полуподвальных комнат Дома звукозаписи на улице Качалова. Наш довольно обширный рабочий кабинет, разделенный почти на две половины огромным диваном, служил нам одновременно спальней и столовой. Во время налетов на Москву немецкой авиации сотрудники редакции «Последних известий» перебирались в бомбоубежище и там продолжали готовить очередные выпуски.

20 октября Москва была объявлена на осадном положении. К тому времени, после ухода на вооруженную защиту Родины и эвакуации большей части работников (как я уже говорил), в коллективе Центрального радиовещания, насчитывавшем до войны более 700 человек, оставалось менее ста. Были объединены редакции союзных и московских известий, музыкального и литературно-драматического вещания. В два отдела слились многочисленные редакции вещания на зарубежные страны. И там, где прежде были заняты десятки людей, стали работать (как и в «Последних известиях») единицы.

Репортаж с Красной площади

Кончался октябрь. Приближались самые высокочтимые наши дни — 7 и 8 ноября. В 1941 году по-былому отпраздновать очередную годовщину Великого Октября уже не могли жители сотен советских городов и тысяч сел, захваченных врагом. А как же столица Советского Союза? Бои идут у ее окраины. Будет ли она и каким образом отмечать самую дорогую для всех советских людей дату?

Все разъяснилось днем 6 ноября. Полученное указание обязывало председателя Всесоюзного радиокомитета предупредить все местные радиоорганы, чтобы они готовились к трансляции торжественного заседания, посвященного 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. [43]

Доклад И. В. Сталина со станции метро «Площадь Маяковского» принимали по проводам и транслировали все передачи Советского Союза, а с эфира его брал осажденный врагом Ленинград и многие зарубежные страны. В городах и селах, оккупированных фашистами, торжественное заседание, посвященное Великому Октябрю, советские люди слушали тайно, у подпольных радиоприемников.

Днем 6 ноября работники «Последних известий», готовя трансляцию торжественного заседания со станции метро «Площадь Маяковского», потратили немало усилий. Но значительно больших трудов от нас потребовала и массу треволнений принесла ночь на 7 ноября. Ведь мы не могли даже предполагать, что вечером шестого нам скажут: «Готовьтесь провести репортаж: завтра, как и в прошлые годы, состоится парад войск на Красной площади».

Эта неожиданная весть вызвала у нас радость и вместе с тем немалое беспокойство. Радость от сознания, что проведение парада в Москве, когда на ее подступах громыхают пушки и идут ожесточенные бои, послужит, несомненно, яркой демонстрацией перед всем миром непоколебимой уверенности всего советского народа в несокрушимости наших вооруженных сил и в неизбежности нашей победы над ненавистным врагом.

Беспокойство же мы испытывали потому, что оставалась всего лишь одна ночь, а у нас не было не только полного сценария предстоящей передачи, но даже одной заранее написанной строки. А ведь в прежние, мирные годы на подготовку репортажа с Красной площади в большие праздничные дни уходила не одна неделя.

К тому же мы не знали, какие войска и в каком порядке пройдут перед Мавзолеем В. И. Ленина, кто будет принимать парад и кто будет командовать. Когда же мы стали выяснять все это, нам коротко сказали: многие части и подразделения прямо с Красной площади походным маршем отправятся на огневые позиции под Москву, и мы не имели права называть их в своем репортаже.

Вот в таких экстремальных условиях в ту бессонную ночь мы готовили наброски сценария необычного для нас репортажа.

А рано утром с набросками репортажа бригада в составе заместителя председателя Радиокомитета В. А. Гончарова, редактора «Последних известий» Н. М. Потапова, корреспондентов В. Б. Синявского и А. Т. Фетисова, звукооператора А. М. Спасского отбыла в ГУМ, в здании которого находилась наша студия и откуда из года в год велись передачи с Красной площади в большие наши праздничные дни.

Парад на Красной площади начался точно в назначенное время. Москву в тот час укрывало хмурое небо, дул сильный вьюжный ветер. Снег довольно плотной пеленой покрывал площадь и оседал на крышах окружавших ее зданий.

Затянутый плотными облаками небосвод, неожиданная для ноября вьюга радовали. В такую погоду подняться в воздух, прорваться сквозь заградительный огонь наших зенитчиков и помешать параду фашистские самолеты не могли.

Но вот из Спасских ворот на гнедом коне выехал маршал С. М. Буденный. Когда он принял парад и поднялся на трибуну, все были уверены, что по установившейся традиции он же и обратится к войскам с речью. В. Синявский, также убежденный в этом, начал: «Сейчас к микрофону подходит...» Но в этот момент к микрофону приблизился И. В. Сталин. И тогда В. Синявский, оборвав уже сложившуюся в уме фразу, после едва заметной паузы назвал имя Сталина.

В основном импровизированный репортаж «Последних известий» с Красной площади 7 ноября 1941 года шел прямо в эфир. Записанный с эфира, он затем был переписан на десятки иностранных языков и передавался на многие страны мира и не один раз повторялся на Советский Союз.

«Говорит Западный фронт»

В те же первые ноябрьские дни 1941 года, когда гитлеровские войска продолжали все упорнее, все настойчивее рваться к Москве, приказами председателя Всесоюзного радиокомитета Д. А. Поликарпова и командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова для «организации передач, устройства концертов в механической записи, трансляции выступлений непосредственно на передовых позициях» была создана и укомплектована сотрудниками «Последних известий» (без освобождения их от ранее выполняемых обязанностей) специальная выездная редакция «Говорит Западный фронт». Редактором совместного органа политического управления Западного фронта и Всесоюзного радиокомитета был утвержден Николай [44] Потапов, ответственным секретарем назначили меня, очеркистами стали Александр Фетисов и Вадим Синявский, литсотрудниками — Гавриил Красавцев и Леонид Шмонин. Диктором работала Надежда Морозова, в прошлом артистка Театра имени Моссовета.

Нам, всем сотрудникам вновь образованной редакции, были выданы воинское зимнее обмундирование и удостоверения, дававшие право пребывать и выполнять свои корреспондентские обязанности в боевых частях и подразделениях, действовавших на переднем крае под Москвой.

Так наш небольшой коллектив редакции «Последних известий» оказался военизированным и стал готовить не только выпуски политинформации для населения Советского Союза, но и специальные передачи для воинов Западного фронта.

Чтобы обеспечить оперативным материалом красноармейское вещание и выпуски «Последних известий» для населения страны, две наши «эмки» всегда были в пути, ночью и днем. Информацию, репортажи, интервью о событиях на передовой поступали непрерывно. Их доставляли сотрудники выездной прямо из-под огня. Сведения же о том, где происходят особенно жаркие сражения, нам незамедлительно сообщал находившийся при штабе фронта специально выделенный для связи с нами работник политуправления фронта.

Передачи «Говорит Западный фронт» с первых же дней приобрели широкую популярность. Их слушали не только в нашей стране, но и за рубежом, о чем свидетельствовали письма, поступавшие в редакцию.

Помимо материалов работников выездной редакции в передачах фронтового вещания широко использовались записи выступлений бойцов, командиров, политработников, действовавших на переднем крае, а также известных всей стране военачальников. У нашего микрофона выступали генерал П. А. Белов, командующий кавалерийским корпусом, командующий 16-й армией К. К. Рокоссовский, командующий 5-й армией Л. А. Говоров.

В 40-минутных выпусках «Говорит Западный фронт» после оперативных материалов шли обычно 10–15-минутные концерты. Видные артисты, поэты, писатели, не покидавшие Москву, считали для себя честью принять в них участие. Особенно большую помощь в организации музыкально-литературных концертов оказывал нам (а нередко и сам выступал в передачах «Говорит Западный фронт») поэт Виктор Гусев. Автор героической пьесы «Слава» и замечательных текстов песен «Полюшко-поле» и «Как за Камой за рекой» с первых же дней войны и до конца своей жизни всего себя отдал работе на радио.

Виктор Гусев не дожил до победы, он умер на посту, твердо веря, что победа непременно придет, ясно представляя, как ее встретят советские люди, успел написать прекрасный киносценарий «В шесть часов вечера после войны». Фильм этот все мы видели. Он получил Государственную премию СССР.

Виктору Гусеву принадлежат и вот эти поэтические строки, написанные им, когда враг рвался к Москве. Он их прочитал в одной из передач «Говорит Западный фронт»:

Готова Москва стать бойцом у орудий,
Поднять, как Пожарский, мечи.
Готовы столицу отстаивать грудью
На фронте любом москвичи.

Москвичи так и поступали. Сотни тысяч их влились в ряды Красной Армии и вступили в войска противовоздушной обороны.

Активным внештатным сотрудником редакции «Говорит Западный фронт» в те дни был и мастер импровизации, поэт-крокодилец Роман Роман. Откликаясь на события, он своими меткими стихотворными строчками, острыми эпиграммами разоблачал фашистских разбойников.

Всем сотрудникам редакции «Говорит Западный фронт», начиная от редактора и кончая машинистками, приходилось трудиться с большим напряжением сил. Но особенно горячими стали для нас дни, когда развернулось контрнаступление наших войск под Москвой. Тут уж при подготовке и организации материалов мы совершенно перестали замечать и делить сутки на дни и ночи. Непрерывно поступавшие от корреспондентов с места боев репортажи, корреспонденции, выступления, интервью незамедлительно попадали в эфир.

Хорошо помню, как мы все обрадовались, когда наш сотрудник, находившийся при штабе фронта, срочно доставил в редакцию приказ командующего Западным фронтом Г. К. Жукова, в котором говорилось: «6 декабря 1941 года войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых [45] группировок. В результате этого наступления эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери... Немецкий план окружения и взятия Москвы рухнул. На подступах к Москве положено начало разгрому гитлеровских войск...»

Приказ этот мы срочно передали по радио.

Новый, 1942 год советский народ встретил с твердой верой в успех нашего правого дела. Выступая 31 декабря по радио с новогодней речью, М. И. Калинин говорил: «Наши силы в борьбе с врагом растут. Мы уверены в победе. Мы знаем, что ни один советский человек не успокоится до тех пор, пока хотя бы один гитлеровец будет топтать священную советскую землю, пока гитлеризм не будет выжжен каленым железом...»

Начатое 6 декабря наступление Западного фронта продолжалось до апреля 1942 года. И все эти месяцы сотрудники нашей редакции непрерывно курсировали от Дома радио к передовой и от передовой к Дому радио.

В своих корреспонденциях и репортажах мы рассказывали о героизме советских воинов, громивших фашистов, и о богатых трофеях, захваченных нашими войсками при наступлении.

Мне вспоминается 20 января 1942 года. В тот день я с корреспондентом «Последних известий» Юрием Арди в машине со звукозаписывающей аппаратурой, обгоняя военные грузовики, спешили в только что освобожденный Можайск. Приближаясь к городу, мы видели на обочинах дороги скованные морозом многочисленные трупы гитлеровцев, разбитые вражеские машины, танки с крестами.

В Можайске мы записали выступления воинов, освобождавших Можайск, рассказы жителей города о зверствах фашистов, беседу с командующим 5-й армией Л. А. Говоровым.

Затем был митинг на площади освобожденного города. Взволнованные речи участников митинга, записанные нами на пленку, также звучали в эфире в тот день на всю страну.

Возвращаясь с передовой, мы задержались у одного из трофейных складов, чтобы рассказать слушателям, сколько тяжелого и легкого оружия бросил враг, поспешно отступая под натиском наших войск. Свой рассказ мы сопроводили звуковыми иллюстрациями. Так был нами записан звук воющей мины, которая по замыслу немецкого командования была призвана не только поражать цели, но и наводить страх на бойцов Красной Армии.

Делая записи на передовой, мы не имели тогда портативных магнитофонов, а пользовались громоздкой и далеко не совершенной аппаратурой. Несмотря на это, нам все же удавалось фиксировать волнующие, боевые эпизоды. К таким именно впечатляющим записям относится и репортаж военкора Александра Фетисова. Находясь в рядах наступающих советских войск в феврале 1942 года, он сумел так ярко представить их грозный, сокрушительный штурм вражеских позиций, что привлек своим репортажем внимание не только огромных масс советских слушателей, а и слушателей за рубежом. Агентство Рейтер о радиопередаче Александра Фетисова 6 февраля 1942 года сообщало: «Радиослушатели Лондона и других городов Великобритании с глубоким волнением слушали вчера у репродукторов и радиоприемников трансляцию с передовых позиций западного сектора Восточного фронта, передававшуюся через Московскую радиостанцию. Передача производилась непосредственно с театра боевых действий: «Лондонцы могли отчетливо слышать беспрерывные залпы мощной русской артиллерии, треск пулеметов и автоматических винтовок, раскатистое «ура», когда одно из подразделений шло в атаку на немецкие укрепления.

Вся трансляция продолжалась менее получаса, но уже через несколько минут после начала на многих площадях и перекрестках улиц собрались огромные толпы народа, напоминавшие импровизированные митинги. Каждый прохожий спрашивал: «Что транслируют?» — и, получив ответ: «Говорит русский фронт», — как бы он ни спешил по своим делам, останавливался у репродукторов.

Лондонская печать отметила это событие на видных местах, подчеркивая, что «радиопередача с фронта нашего союзника явилась триумфальной демонстрацией единства наступательного порыва Красной Армии с симпатиями английского народа к русской армии и к Советской России в целом».

Совместный орган Всесоюзного радиокомитета и Политуправления Западного фронта — специальная выездная — просуществовал до полного разгрома немцев под Москвой. А когда на Западном фронте наступило некоторое затишье, бывшие ее сотрудники оказались на новых местах, на новых горячих точках. Так, [46] военкор Александр Фетисов отбыл за линию фронта, в леса Белоруссии, к партизанам; Вадим Синявский улетел на юг, в Севастополь, я был переброшен в осажденный Ленинград.

На бреющем через Ладогу

Разговор этот состоялся в кабинете председателя Радиокомитета Д. А. Поликарпова в первых числах апреля 1942 года.

— До последнего времени, как вы знаете, — начал он, — мы получали информацию и репортажи от Василия Ардаматского. Но теперь он уже не в состоянии корреспондировать. Спасая от голодной смерти, мы его вынуждены эвакуировать в Москву. Оставлять же Ленинград без своего корреспондента Всесоюзный радиокомитет не может. Московское радио должно изо дня в день сообщать советским и зарубежным слушателям о жизни блокированных, но не сломленных духом ленинградцев, о боевых действиях войск Ленинградского фронта и моряков Балтики. Сейчас на Западном фронте наступило некоторое затишье, и хотелось, чтобы Ардаматского в Ленинграде сменили вы. При этом считаю нужным напомнить вам хорошо известное: там люди гибнут не только от пуль, бомб и снарядов, но и от истощения. Поэтому, если у вас имеется хотя бы капля сомнений, скажите мне об этом прямо и честно, настаивать на переброске вас с Западного фронта на Ленинградский я не стану.

...Получив необходимые документы, я вылетел в Ленинград 20 апреля 1942 года. Огромный «Дуглас» был забит в основном различными грузами, а нас, пассажиров, разместившихся среди ящиков и тюков, насчитывалось не более десяти.

Летели мы без сопровождения истребителей и первое время довольно высоко, но на подходе к Ладоге и над самим озером, чтобы не быть столь приметными и по возможности избежать встречи с немецкими истребителями, шли на бреющем полете, едва не касаясь ладожского льда.

Под нами простиралось озеро-боец, озеро-кормилец, заслуживающее вечной славы. По его водной глади, а затем и льду доставлялись в осажденный город оружие, боеприпасы, горючее, продукты питания, медикаменты...

Трехчасовой перелет закончился без происшествий. В 5 часов 30 минут 21 апреля я был уже в Доме радио, среди сердечно встретивших меня сотрудников Ленинградского радиокомитета.

Первую ночь в осажденном городе спать не довелось. В 9 часов утра меня принял секретарь горкома партии А. И. Маханов, которому я вручил письмо от председателя Всесоюзного радиокомитета Д. А. Поликарпова, а затем отправился на прием к начальнику политуправления Ленинградского фронта и в штаб Краснознаменного Балтийского флота.

Получив нужную мне информацию, добрые советы и пожелания, я уже на другой день мог приступить к исполнению своих корреспондентских обязанностей, но прежде расскажу не о том, как я их исполнял, а о героической деятельности ленинградских радистов.

900 дней и ночей на радиовахте

О роли Ленинградского радио и самоотверженном труде ленинградских радиоработников писалось много и немало еще будет написано. В то тяжелейшее время, когда ленинградцам смерть угрожала на каждом шагу и в любую минуту, звучащий репродуктор на стенах промерзших квартир, в домах без света и тепла олицетворял жизнь. Радио связывало жителей осажденного города с Большой землей, помогало им стойко переносить невзгоды и страдания, побуждало к самоотверженному труду, вселяло твердую уверенность в неизбежность нашей победы.

«Пусть непрерывно работает радио. Не слыша голоса страны, мы жить не можем», — писали в Ленинградский радиокомитет в дни блокады рабочие одного из заводов.

В суровую зиму 1941/42 года ленинградские радиоработники трудились при свете самодельных свечей и коптилок в помещениях, где термометр показывал температуру ниже нуля. А когда некоторые из них умирали, другие брали выпавшие из их рук перья и продолжали делать передачи.

«Выстоим и победим!» — к этому звали все подготовляемые и организуемые ленинградскими радиоработниками репортажи с передовых позиций, беседы и выступления, очерки и рассказы, концерты и литературно-музыкальные монтажи.

До декабря 1944 года у микрофона Ленинградского радиокомитета выступило 6 тысяч тружеников осажденного города, воинов Ленинградского [47]фронта и Балтийского флота. С горячими, воодушевляющими словами к блокированным ленинградцам обращались партийные и советские руководители, рабочие фабрик и заводов, прославленные снайперы, стражи ленинградского неба, моряки Балтики. Постоянными авторами Ленинградского радио являлись писатели, журналисты, работники фронтовой, флотской печати.

В дни блокады композиторы города написали специально для радио около 200 музыкальных произведений разного жанра, а писатели и поэты более 900 рассказов, повестей, стихотворений. Литературно-драматический отдел радиокомитета осуществил свыше ста радиопостановок и драматических спектаклей, подготовил не одну тысячу литературных передач. Для воинов — защитников Ленинграда по их заявкам только в 1943 году было организовано музыкальным отделом более 500 концертов. В первый весенний, но еще довольно холодный март 1942 года Ленинградский радиокомитет по радиосети призвал всех переживших страшную зиму музыкантов снова занять места за пультами. На его зов откликнулись 30 оркестрантов. Их путь в Дом радио с инструментами в руках по еще не очищенным от снежных заносов улицам был долгим и утомительным. Выбиваясь из сил, многие из них в пути часто отдыхали, прислонясь к холодным стенам промерзших за зиму домов. Крайне истощенного флейтиста Телятникова доставили в Радиокомитет на детских санках.

Вот в таких условиях весной 1942 года был возрожден, хотя далеко не в прежнем составе, симфонический оркестр Ленинградского радиокомитета. И вскоре первые его концерты начали передаваться по радио.

В марте 1942 года исполнение седьмой симфонии Д. Шостаковича Ленинградское радио транслировало из Колонного зала Дома союзов столицы. В здании Ленинградского радиокомитета трансляцию из Москвы слушали все музыканты оркестра и тогда же приняли твердое решение: Седьмую симфонию, которая в основном и была написана в блокированном Ленинграде, непременно разучить и исполнить. Ну а в каких же условиях создавалось это гениальное творение в осажденном городе?

Создавалась Седьмая Ленинградская композитором в беспримерных условиях и с беспримерным воодушевлением. Д. Шостакович был так им захвачен и так им дорожил, что, как боец противовоздушной обороны, он в часы своего дежурства, влезая на крыши домов, всегда брал уже часть написанного с собой.

17 сентября 1941 года, выступая у микрофона Ленинградского радио, Шостакович говорил: «Час тому назад я закончил вторую часть своего нового симфонического произведения. Если это сочинение мне удастся написать хорошо, удастся закончить третью и четвертую части, то тогда можно будет назвать это сочинение Седьмой симфонией. Несмотря на военное время, несмотря на опасность, грозящую Ленинграду, я в довольно быстрый срок написал две части симфонии. Для чего я сообщаю об этом? Я сообщаю об этом для того, чтобы радиослушатели, все, кто сейчас слушает меня, знали, что жизнь нашего города идет нормально... Все мы сейчас несем боевую вахту...»

У Шостаковича были уже наброски и третьей части симфонии, но по приказу из Смольного он должен был эвакуироваться в Москву, а затем в Куйбышев. Там-то и была завершена Седьмая героическая, и там же она впервые исполнялась симфоническим оркестром под управлением С. А. Самосуда. Оттуда клавир ее был доставлен на самолете в осажденный Ленинград.

Итак, клавир Седьмой симфонии был получен, но начать разучивать произведение Д. Шостаковича оркестр Ленинградского радиокомитета не мог. Для исполнения симфонии требовалось 80 музыкантов, а в оркестре их имелось не более 30. И тогда Политуправление Ленинградского фронта недостающих музыкантов отозвало из действующих частей, оборонявших город. И лишь после преодоления этого препятствия начались репетиции симфонии оркестром Ленинградского радиокомитета под управлением дирижера К. И. Элиасберга.

Премьера бессмертного творения Шостаковича, посвященного им родному городу, борьбе с фашизмом и нашей грядущей победе, состоялась 9 августа 1942 года.

В тот незабываемый день я занял место в Большом зале Ленинградской филармонии на балконе в правом его крыле, откуда мог не только слушать исполнение героического произведения, но и наблюдать, чтобы потом рассказать по Московскому радио, как симфонию всепобеждающего мужества будут воспринимать жители осажденного города, блокированные врагом ленинградцы.

С балкона мне хорошо были видны лица [48] всех сидевших в зале и разместившийся на сценической площадке оркестр. И когда Карл Элиасберг занял место за пультом и взмахнул палочкой, суровое, мужественное произведение полонило зал. Охваченный и сам чувством восторга, я видел, как по изможденным лицам ленинградцев катились слезы.

А в это время вдохновенное звучание прекрасного творения и очарованных им слушателей оберегали от налетов немецкой авиации и обстрелов из дальнобойных вражеских пушек усиленные наряды наших зенитчиков, баражировавшие в небе советские самолеты и контрударные артиллерийские полки, державшие под огнем вражеские батареи. И пока (на протяжении 80 минут) звучала музыка Шостаковича, ни один гитлеровский самолет не прорвался в пределы осажденного города и ни один вражеский снаряд не взорвался на улицах Ленинграда.

Уже после войны в Ленинграде возник необычный и единственный в мире музей, эмблемой которого является автомат и скрипка. И назван он «А музы не молчали» — в память о тех, кто своим искусством облегчал жителям осажденного города тяжесть вражеской блокады. В этом музее, созданном в основном учащимися ленинградских школ, экспонируется 37 тысяч нот, афиш, театральных костюмов, рукописей, фотодокументов, свидетельствующих о подвижническом труде в осажденном городе артистов, музыкантов, художников, писателей...

Особое место в экспозиции музея «А музы не молчали» занимают бесценные реликвии об исполнении в блокадном городе Седьмой симфонии Шостаковича. Здесь же стоит и рояль композитора, которым он пользовался, когда писал Ленинградскую...

Говоря об условиях жизни и безмерно тяжком труде ленинградских радиоработников, нельзя не привести глубоко проникновенные, волнующие строки Ольги Берггольц. Уже в послевоенные годы она писала: «Я работала в Радиокомитете с начала войны... я писала для вещания (я писала почти ежедневно и для всех отделов). Я счастлива, что и мне выпала честь принять участие в этой неповторимой, непрерывной честнейшей беседе воинов и тружеников Ленинграда, что очень многие мои стихи были написаны для радио, — для «Большой земли» на эфир, для моих сограждан.

Работа в Ленинградском радиокомитете во время блокады дала мне безмерно много и оставила неизгладимый след в жизни моей. Всегда с чувством глубочайшей благодарности, уважения и любви буду вспоминать я эти нелегкие годы и весь трудолюбивый, скромный, поистине героический коллектив Ленинградского радиокомитета.

Здесь, как в бреду, все было смещено:
здесь умирали, стряпали и ели,
а те, кто мог еще
вставать с постелей,
пораньше утром,
растемнив окно,
в кружок усевшись,
перьями скрипели.
Отсюда передачи шли на город —
стихи и сводки,
и о хлебе весть.
Здесь жили дикторы и репортеры,
поэт, артистки... всех не перечесть.

Да, всех героических радистов, отстоявших у ленинградского микрофона под артиллерийским обстрелом и разрывами авиабомб 900-суточную вахту, не перечесть...

Прибыв в Ленинград, я первое время жил также в Доме радио и своими глазами видел, с какой безмерной отдачей умственных и физических сил трудились ленинградские радиоработники, готовя передачи для жителей города, воинов Ленинградского фронта, моряков Балтики, партизан области, всех слушателей Советского Союза.

Мои первые репортажи

Приступив к исполнению обязанностей военного корреспондента Всесоюзного радио, я кое-что делал и для фронтовой редакции Ленинградского радио, но больше, конечно, она помогала мне. Разве мог бы я помимо ежедневных информационных сообщений, передававшихся мной в Москву по телеграфу, без содействия и помощи ее фронтовых корреспондентов М. Блюмберга, Л. Маграчева, оператора Л. Сапектор обеспечивать всесоюзную редакцию «Последних известий» еще и 20-минутными передачами «Говорит Ленинградский фронт», оперативными репортажами с передовой и кораблей Балтики, записями бесед и выступлений партийных, советских, комсомольских, профсоюзных руководителей, рабочих фабрик и заводов, бойцов и военачальников Ленинградского фронта...

Так уж получилось, что первый свой репортаж (на третий день пребывания в Ленинграде) [49] я записывал в момент сдвоенного вражеского артиллерийского и воздушного налета на стоянку боевых кораблей Балтийского флота. Было это 24 апреля 1942 года, как раз тогда быстроходный гвардейский тралыцик-205 готовился к выходу в открытое море для выполнения боевого задания. И мне в тот день пришлось вести беседу и записывать на пленку выступление командира тральщика под аккомпанемент залпов нашей береговой артиллерии, пушек кораблей и взрывавшихся немецких бомб и снарядов, которые, падая в Неву, поднимали фонтаны воды и осыпали осколками палубы военных судов, стоявших на Невском рейде.

— Мужественные москвичи, прославленные ленинградцы, дорогие соотечественники. Я — командир гвардейского тральщика. — Так начал свое выступление капитан-лейтенант Шкрибтиенко, обращаясь к слушателям страны. — В нашем журнале боевых действий нет записей о невыполнении или о плохом выполнении хотя бы одной боевой операции. Подсекая и уничтожая мины, мы на протяжении не одной тысячи миль обеспечили безопасный путь нашим кораблям. Как и сегодня, тралыцик-205 много раз пытались бомбить фашистские самолеты и обстреливать вражеские пушки. Но мы своими огневыми средствами и искусным маневрированием срывали замыслы противника... Тральщик не имеет потерь в личном составе и повреждений механизмов от вражеских мин, бомб и снарядов. За боевые действия тральщику присвоено гвардейское звание. И вот мы снова отправляемся в боевой поход, чтобы выполнить очередной приказ командования. От гвардейцев Балтики горячий вам привет, дорогие товарищи! — Так закончил командир тральщика свое выступление.

Вскоре я отправил в Москву свой второй репортаж. Записывался он совместно с ленинградскими фронтовыми корреспондентами и с участием Ольги Берггольц.

Запись происходила на площадке, украшенной флагами, неподалеку от передовой. В репортаже рассказывалось об артиллерийском полке, который еще в финскую был награжден орденом Красного Знамени, а в этот день за боевые дела под Ленинградом дивизионный комиссар А. Кузнецов вручал ему гвардейское Красное знамя.

Славными делами отмечен путь артиллеристов бывшего 101-го Краснознаменного, а теперь уже 12-го гвардейского Краснознаменного полка. Это они еще в финскую кампанию первыми на своем участке фронта выкатывали тяжелые орудия на открытые позиции и с ближайшего расстояния били прямой наводкой по укреплениям врага. Это они крушили линию Маннергейма и открывали дорогу для наступления нашей пехоте.

За отвагу и мужество в боях с финской белогвардейщиной 140 бойцов, командиров и политработников были отмечены высокими правительственными наградами, три воспитанника полка получили звание Героя Советского Союза, полк же в целом был награжден орденом Красного Знамени.

С первых дней Великой Отечественной против фашистской Германии 101-й Краснознаменный, ставший 12-м гвардейским Краснознаменным полком, стойко защищал подступы к городу Ленина. Всесокрушающей лавиной металла артиллеристы полка расчищали пути для контрнаступления наших войск. Однажды на узком участке немецкое командование сосредоточило три стрелковые дивизии, много танков, авиацию. Не считаясь с огромными потерями, гитлеровцы стремились прорвать линию нашей обороны. Бой длился круглые сутки, и, несмотря на численное превосходство противника, артиллерийский полк не дрогнул. Сплошной лавиной огня он преградил врагу дорогу на Ленинград и отбросил его на исходные позиции.

Каждый второй воин 12-го гвардейского Краснознаменного артиллерийского полка является коммунистом или комсомольцем.

Приняв почетный стяг, бойцы, командиры, политработники поклялись всемерно приумножать славу своего полка и с честью пронести до дня Победы полученное ими гвардейское знамя.

После церемониального марша с гвардейским знаменем артиллеристы направились на свои огневые рубежи с песней, написанной именно к этому торжественному для них дню. Они пели:

Над миром звонко песня наша лейся,
Чтоб клич победы никогда не смолк.
Идет вперед 12-й гвардейский
Наш боевой Краснознаменный полк.

В боях с врагом не знаем мы пощады,
В своем полку растим богатырей,
Точней огонь, пусть больше гибнет гадов
От грозных залпов наших батарей! [50]

На страже ленинградского неба

В защите населения Ленинграда, его промышленных предприятий, исторических памятников, жилых домов от массированных налетов вражеской авиации большую роль играла искусная организация противовоздушной обороны города.

О том, как взаимодействовали истребительная авиация, зенитная артиллерия и ПВО города Ленина, в беседах и выступлениях рассказывали генерал-майор Г. С. Зашихин, Герои Советского Союза полковники Ерлыкин и Антонов, Герой Советского Союза капитан Пидтыкан.

Из их бесед и выступлений слушатели страны узнавали, сколь яростными были налеты фашистских самолетов на блокированный город, особенно летом и осенью 1941 года, и сколь эффективна была противовоздушная оборона Ленинграда.

Только в сентябре 1941 года, когда немецкие войска с особой яростью пытались сломить сопротивление защитников города, совместными действиями зенитной артиллерии и авиации Ленинградского фронта были отражены налеты 2712 вражеских самолетов. А из 480 фашистских пиратов, прорвавшихся в том месяце сквозь заградительный огонь наших зенитчиков, 272 были сбиты.

В 1942 году с наступлением ясных весенних дней немецкое командование возобновило массовые налеты на Ленинград. Но с каждым новым днем они приносили немецкому командованию все меньший успех. Летом же 1942 года фашистской авиации не удалось сбросить на город ни одной бомбы!

Высшую форму воздушного боя — таран — первыми применили здесь Герои Советского Союза летчики Жуков, Харитонов, Здоровцев, Севостьянов. Причем Харитонов дважды, а Севостьянов таранил «хейнкель» в ночном бою. По примеру первых четырех героев вершину летного мастерства и человеческой отваги использовали еще 19 пилотов Ленинградского фронта.

Наученные горьким опытом, гитлеровские летчики старались в дальнейшем избегать воздушных встреч один на один с нашими истребителями, а предпочитали спасаться от них бегством.

Из памяти защитников города Ленина никогда не изгладятся имена отважных летчиков Алешина, Михайлова, Черных. Подбитые вражескими зенитчиками, они не опускались на парашютах на оккупированную противником территорию, а бросали свои охваченные огнем самолеты на батареи, мотопехоту и танковые колонны фашистов.

Отмечая День авиации в августе 1942 года, летный состав Ленинградского фронта мог бы представить командованию о своих боевых делах рапорт вот в таком сжатом виде:

— За 400 дней провели сотни боев и в воздушных сражениях и на аэродромах противника уничтожили около 3 тысяч вражеских самолетов.

При штурмовке наземных целей превратили в бесформенные груды металла тысячи неприятельских танков и автомашин, около тысячи тяжелых и зенитных орудий, истребили десятки тысяч гитлеровских солдат и офицеров.

Вычеркнули из списков личного состава немецкой авиации не одну сотню неприятельских асов, и в том числе объявленного Геббельсовской пропагандой «непобедимого» Вельнера Мельдерса, генерала Гельмута и отпрыска главкома немецко-фашистских воздушных пиратов Геринга-младшего. Генерал-полковник Эрнст Судет, не пережив неудач своей авиации под Ленинградом, застрелился сам.

Комсомол в период блокады

Боевыми делами и трудовыми успехами в период блокады прославился комсомол города Ленина. Мне довелось не однажды беседовать с секретарем Ленинградского обкома и горкома ВЛКСМ В. Ивановым. Два его выступления я записал на пленку. Они передавались по Московскому радио.

В первый же день войны молодежь города Ленина, говорил в одном из своих выступлений В. Иванов, обратилась к матери-Родине со словами поэта: «Выдай оружие смелому, и в первую очередь мне!»

И Родина выдала оружие.

И молодежь пошла в бой.

Заявления об отправке на фронт тогда подали все комсомольцы города и области. На передовые позиции ушло четыре пятых организации. В полном составе влились в ряды действующей армии комсомольские коллективы трех высших учебных заведений и многих фабрик [51] и заводов. Оборону на первой линии огня заняли все комсомольские секретари. Тысячи комсомолок пошли на фронт сандружинницами.

Бывший секретарь райкома комсомола Иван Никитин 50 раз ходил в разведку в тыл врага. В деревнях, захваченных немцами, он расклеивал советские листовки и вел работу среди колхозников. На его счету не один подожженный вражеский склад с боеприпасами и горючим, не один разгромленный немецкий штаб.

Комсомолец Ильин в дни войны сменил свой станок на управление танком. В одном из сражений противник подбил у танка орудие. И тогда Ильин, не сбавляя хода, тяжестью своего КВ смял две фашистские батареи, раздавил шесть минометов. И тем открыл путь нашей наступающей пехоте. После боя Ильин привел свою боевую машину на родной завод для ремонта.

К благороднейшим и гуманнейшим мероприятиям ленинградского комсомола относится формирование зимой 1941 года бытовых отрядов. В памятке бойцу-комсомольцу бытового отряда давалось такое напутствие: «Тебе, бойцу комсомольского бытового отряда, поручается забота о повседневных бытовых нуждах тех, кто наиболее тяжело переносит лишения, связанные с вражеской блокадой. Забота о детях, женщинах и стариках — твой гражданский долг».

Девушки-бойцы отрядов по обледенелым лестницам многоэтажных домов поднимались в квартиры совершенно обессиленных ленинградцев. И там обмороженными и опухшими руками кололи дрова, растапливали «буржуйки», мыли полы, стирали белье, приносили воду из Невы и обеды из столовых. С их приходом в промерзших комнатах становилось теплее, светлее, чище. И люди, лежавшие до того в холодном оцепенении, начинали верить, что и они встанут с постелей и будут в состоянии помогать другим жить и бороться. Многие из тех, кого спасли от смерти и кому оказали помощь бойцы комсомольско-бытовых отрядов, писали в райкомы комсомола благодарственные письма. «Пройдет это суровое время, но я никогда не забуду, что в самые трудные минуты ко мне на помощь пришли комсомольцы», — говорилось в одном из таких писем.

Партия и правительство высоко оценили боевые и трудовые дела ленинградских комсомольцев, присвоив в первый же год войны звание Героя Советского Союза 32 комсомольцам и наградив каждого тридцатого орденом или медалью.

В блокированном Ленинграде так же самоотверженно, как мужчины, трудились женщины и, как взрослые, переживали все невзгоды дети. Об этом рассказала в своем выступлении по Московскому радио, записанном мной на пленку, депутат Верховного Совета РСФСР, заслуженная учительница М. Кропачева.

— В солнечный весенний день, — говорила она, — по широкому проспекту, взявшись за руки, шли дети. Это были наши малыши, которых мы так бережно, с таким трудом сохранили в минувшую зиму. Все они еще бледные и изможденные, они шли, радуясь солнцу и нежной зелени. Внезапно разорвался снаряд, и на асфальте лежали теперь уже искромсанные, залитые кровью маленькие, детские тела. И какие же человеческие слова смогут выразить тот гнев, ту ненависть, которые испытали женщины Ленинграда к гитлеровским выродкам, — продолжала М. Кропачева. — Еще недавно мы были спокойны за жизнь и будущее своих детей. Палач Гитлер занес над головой советского ребенка окровавленный топор. И есть только одно средство сохранить нашим детям жизнь, свободу, счастье — это истребить детоубийц. А когда мать погибшего в тот день ребенка — Румянцева — на женском митинге поклялась отдать все силы, а если понадобится, то и жизнь для уничтожения гитлеровского зверья, все женщины — участницы митинга повторили эту клятву. Слово ленинградских женщин — верное слово. Они действительно отдают все силы и не щадят своей жизни для защиты родного города, для победы над врагом...

Писатель-трибун

В годы Великой Отечественной боевым нашим оружием были не только пушки, танки, самолеты, винтовки, автоматы, а и живое, идущее от сердца к сердцу слово. Горячее слово поднимало бойцов в атаки, вело на решительный штурм неприятельских укреплений, вдохновляло советских воинов на сокрушительный разгром врага.

Этим сильным, действенным оружием на полях сражений искусно пользовались наши политработники-коммунисты. Их были тысячи!

В осажденном Ленинграде правдивое слово [52] имело особую ценность и там им многие искусно пользовались, особенно Ольга Берггольц и Всеволод Вишневский.

...Политработник-трибун, руководитель оперативной группы писателей Балтийского флота, Всеволод Вишневский с 1941 по 1945 год не снимал походной шинели. И его неистовые речи покоряли людей, вызывали у них жгучую ненависть к фашистским изуверам, побуждали к бесстрашным действиям, вдохновляли на самоотверженные, героические подвиги.

«Когда я слушал Всеволода Вишневского, — свидетельствует летчик Петр Чепелкин, — у меня мурашки бегали по телу. Такие слова — аж за душу берет. Он такое поднимает в тебе... Отчаянность какая-то появляется и драться хочется, да так, чтобы щепки летели от гадов».

«Блокадных ленинградских радиовыступлений Вишневского я не слышал, — писал в одном из номеров журнала «Знамя» поэт Евгений Долматовский, — но могу сказать: известная мне его речь перед Зееловскими высотами, обращенная к шагающим на Берлин советским пехотинцам, была гениальна и грандиозна».

А вот мне в осажденном Ленинграде не раз довелось слушать Вишневского. А накануне 1 мая 1942 года я записал его выступление на пленку для передачи по Московскому радио. И это его выступление моя память хранит до сих пор.

Как всегда, и в этот раз, записываясь для передачи по Московскому радио, он выступал без заранее написанного текста, и, как всегда, речь его была страстной и волнующей.

— Еще год назад, — говорил он, — советские люди праздновали Первое мая в мирной обстановке, радуясь успехам своего труда. В этом, 1942-м пролетарский День международной солидарности мы отмечаем в грохоте пушек и разрывах авиабомб. В наш дом вломились бандиты. Они убивают наших матерей и отцов, жен и детей. Они заливают кровью и топчут своим поганым сапогом нашу землю, но в ней же и найдут свою могилу. Рожденный на Западе миф о непобедимости немецко-фашистских разбойных полчищ уже развеяли наши доблестные красные воины под Москвой, Ростовом, Керчью, Тихвином, Ленинградом.

Родные мои! — продолжал Всеволод Вишневский. — Я обращаюсь к вам из города славных боевых традиций, из города с железной волей, из города великого Ленина. Уже восемь месяцев окруженный и беспрерывно обстреливаемый город-герой, город-ветеран, город-гвардеец стоит непоколебимо, как неприступная скала. Со дня основания Питер не был под пятой чужестранцев, и никогда его врагу не захватить. Здесь священные могилы Александра Суворова и Михаила Кутузова, здесь же ключи от Берлина, дважды взятые русскими. Мы их держим в порядке! Они нам потребуются в третий раз!

Гитлер, ринувшись со своей звериной сворой в пределы Советского Союза, видимо, забыл про бесславную участь Наполеона и строгое предупреждение Александра Невского. Он надеялся пройтись по широким нашим просторам победным маршем. Но то, что ему удавалось в захватнических походах по странам Западной Европы, не получилось в России.

В Ленинград, как и в Москву, фашистские орды надеялись ворваться с ходу и разрушить его до основания, а жителей поголовно истребить. Но, как и Москва, город на Неве оказался на крепком замке. Его несокрушимым гарнизоном стали все ленинградцы, от мала до велика. Преградив путь фашистским изуверам и заставив их зарыться в грязь, защитники колыбели революции вместе с пулями и снарядами бросают в лицо ненавистному врагу: «Коричневая мразь, ты будешь сметена с советской земли, а город русской славы, город Ленина, стоит и стоять будет в веках — могучий, гордый, непобедимый!»

Это говорил В. Вишневский, прекрасный писатель и изумительный трибун, обращаясь 1 мая 1942 года к советским радиослушателям из блокированного, но непокоренного Ленинграда. И высказанные им за три года до окончания войны твердая убежденность и непоколебимая вера, что ключи от Берлина нам потребуются в третий раз, нашли свое полное подтверждение в мае 1945 года.

«Невский пятачок»

«Невский пятачок»! Среди защитников Ленинграда вы не найдете человека, который не знал бы грозного смысла этих двух ласковых слов. «Невский пятачок» — это тот страшный плацдарм на левом берегу Невы, в районе деревни Арбузова и Московской Дубровки, ширина которого составляла не более 4 километров, а глубина метров 800. «Невский пятачок» был густо нашпигован металлом и обильно пропитан кровью. Уже после войны на разных участках[53] «пятачка» откапывали кубометр за кубометром земли, и в каждом из них оказывалось до 10 килограммов пуль, осколков мин, бомб и снарядов. Потому-то здесь не приживались деревья, не росла трава, не цвели цветы.

Ныне «Невский пятачок» уже больше не тревожат. Он остался таким, как есть, навечно, как памятник тем, кто здесь стоял насмерть.

В историю Великой Отечественной и обороны Ленинграда «Невский пятачок» вошел как символ мужества, стойкости и беспримерного подвига воинов Ленинградского фронта и моряков Балтийского флота.

Я побывал на этом огненном плацдарме в конце сентября 1942 года, когда его захватили наши войска уже во второй раз, в дни Синявинской операции, предпринятой войсками Волховского и Ленинградского фронтов с участием моряков Балтийского флота с целью прорыва блокады Ленинграда. И должен сказать, что, будучи свидетелем битв под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге, сражений за Белград, Будапешт и Вену, я видел много полей, усеянных мертвыми телами, но такой массы павших, как на «Невском пятачке», мне больше никогда и нигде не приходилось видеть. На «Невском пятачке» я находился от ночи до ночи, но эти сутки я не забуду до конца своей жизни. А ведь воины Ленинградского фронта и моряки Балтийского флота держали там оборону, в захваченных у противника окопах с брустверами из трупов гитлеровских солдат, не один день, не одни сутки. И полковник С. Н. Борщев, участник битвы за «пятачок» имел, вероятно, все основания сказать: «Каждый день пребывания на Невском плацдарме следовало бы считать равным месяцу, а неделю — году».

«Невский пятачок» простреливался с разных сторон вражеским ружейно-пулеметным огнем. Здесь не было и пяди земли, где бы не рвались мины, бомбы и снаряды. Днем и ночью фашистская артиллерия и минометы наносили огневые удары по левобережному плацдарму и правому берегу Невы, выпуская по 2 тысячи снарядов и мин в час.

Отбив плацдарм на левом берегу Невы первый раз в сентябре 1941 года, наши войска продержались на нем по апрель 1942 года.

Вторично «Невский пятачок» был захвачен войсками Ленинградского фронта и моряками Балтики в конце сентября 1942 года.

После артиллерийской подготовки, при поддержке более ста боевых самолетов части Ленинградского фронта совместно с десантом морских пехотинцев начали форсировать Неву на сравнительно небольшом участке. Им пришлось преодолевать при этом не только водный рубеж, но и очень плотную огневую завесу. Вражеские мины и снаряды крушили лодки и плоты, взрывы выбрасывали из шлюпок людей. И тогда десантники, многие из них уже будучи раненными, подняв над головой оружие, вплавь добирались до левого берега и там завязывали яростные бои. Они уничтожали гитлеровцев гранатами, косили из автоматов, били их прикладами.

Переправившись на тот берег, я был в таком азарте, рассказывал позже ефрейтор Константин Демин, что, когда у меня кончились патроны и гранаты, я перевернул свой автомат и бил им фашистов, как дубинкой.

Широкую известность получил в те дни подвиг мичмана Якова Чугунова. О его героизме, стойкости и мужестве писали в те дни центральные, ленинградские, фронтовые и флотские газеты. При форсировании Невы шлюпка Якова Чугунова была разбита и сам он ранен. Но мичман все же выбрался на левый берег, где уже велся жаркий бой. И там, увидав, что группа наших бойцов осталась без командира, он возглавил ее и вместе с ней отбил атаку немецких автоматчиков, а ночью доставил на правый берег 60 раненых, а обратным рейсом привез на плацдарм 300 ящиков гранат и патронов. На следующий день, имея уже несколько ранений и почти сплошь перевитый бинтами, Яков Чугунов, оберегая от наседавших фашистов блиндаж с ранеными, подготовленными к эвакуации ночью, сумел подбить связками гранат два вражеских танка. Получив при этом еще одно серьезное ранение, мичман Чугунов потерял сознание и очнулся лишь в госпитале, на правом берегу Невы.

За проявленное мужество и отвагу при захвате левобережного плацдарма в сентябре 1942 года высокими правительственными наградами были удостоены сотни бойцов, командиров Ленинградского фронта и моряков Балтийского флота. О героях «Невского пятачка» политорганы выпускали специальные листовки, а поэты слагали стихи. В листовке политуправления флота, широко распространенной на кораблях и среди воинов Ленинградского фронта, о героическом мичмане говорилось: [54]

«Яков Чугунов — воспитанник Краснознаменной Балтики. Здесь он прошел школу моряков, здесь закалился и вырос, стал командиром, здесь он совершил свой замечательный подвиг, прославивший его имя на всю Балтику, на всю страну».

Синявинская операция, как известно, не привела к прорыву блокады, но она сорвала план немецкого командования захватить Ленинград в сентябре 1942 года. Ведь именно на этот месяц намечался штурм Ленинграда. Но как и осенью сорок первого, план захвата Ленинграда немецко-фашистскими войсками осенью 1942 был сорван. Силы, которые предназначались для реализации этого плана, противник вынужден был использовать для отражения начавшегося тогда наступления войск Волховского и Ленинградского фронтов.

Синявинская операция хотя и не увенчалась успехом, но она создала условия для последующих наших победных сражений под Ленинградом. «Невский пятачок», отвоеванный советскими войсками в дни Синявинской операции, был удержан вплоть до прорыва блокады в январе 1943 года.

Ныне на «Невском пятачке» находится 28 тщательно ухоженных братских могил, и в каждой из них — от четырех с половиной до 20 тысяч погибших в боях за «пятачок» наших героических воинов. Там же возвышается памятный обелиск.

* * *

Вскоре после Синявинской операции я был отозван из Ленинграда и направлен под Сталинград, на Юго-Западный фронт. Там начиналось контрнаступление наших войск. [55]

Дальше